Литагент «Ридеро» - И снег приносит чудеса
Чтобы понять мозаику Ванькиной жизни, отойти нужно было не очень далеко. Рождался он плохо. Кто уж там на небесах решил родителей наказать, или это прошлые поколения его предков напортачили, но если бы не крепкие умелые руки акушерки тети Вали, не родился бы Ванька на этот свет никогда.
А отец ждал его. Сила Калиныч был потомком волжских бурлаков. К моменту его рождения бурлаков на Волге уже давно не было. Но бурлацкая воля к жизни в семье передавалась из поколения в поколение. Отец Ваньку ждал, но до последнего, даже думать об имени не хотел. Говорил: «Родится наследник, посмотрю на него повнимательнее, глаза сами имя своё расскажут». Отец хоть и не был магом и волшебником, но сила в нем какая-то была, прямо по имени, которое ему дал дед-бурлак.
Сила Калиныч сына очень хотел. Здоровый мужик, он вполне соответствовал своему имени и по духу и по физическим возможностям. Несмотря на поджарый свой вид, он еще в армии всех удивлял выносливостью, когда пробегал кросс в 20 километров в полной боевой выкладке. Все падают от усталости, пот градом, язык опухает от жары, глаза выпучены у всего взвода. А Корольков ходит между рядами лежащих на газоне салаг и балагурит вовсю. Усталости он не знал, работать мог и день и ночь, в караул с ним не ходи – глаз всю ночь не сомкнёт. Как будто раскручивалась у него тайная внутренняя пружина. Сначала медленно, набирая скорость, а когда уже у других весь запас энергии кончается, Сила Корольков, наоборот, живчик живчиком. Как будто кнопка у него была. Сила.
Но когда родился сын, оказалось, что у того такой кнопки нет. Малыш балансировал между жизнью и смертью – некуда было Силе Калиновичу нажать, чтоб завести двигатель наследника, чтоб заставить сердце и легкие в полную силу – его, фамильную силу – заработать! Родился раньше – будто жить скорее хотел полной жизнью, разогнался, вышел на свет Божий. Дух просился, а тело еще не готово было.
Какая в то время медицина была – одни слезы. Слезы эти лились беспрестанно из глаз матери. «Не плачь, – говорил Сила Корольков жене. – Не плачь, Маруха, без тебя тошно!». Боялись оба. Оба молились Богу день и ночь. Мария и к священнику ходила, и к гадалке, что на работе Валька Сидорина посоветовала. Она, дескать, ходила, к бабке Тосе «на Тамбовской – дом угловой. Стучи в калитку – звонок не работает», бабка помогла, поворожила что-то, и зарубцевался у Вальки живот». Но то была другая проблема.
И тот, и другая сказали заветное: «Сорок дней продержится – жить будет!». А Ванька, в то время ещё безымянный, лежал в больничке при роддоме. Ни жив, ни мертв. Как там ему дыхание поддерживали, каким искусственным питанием кормили – одному главврачу и было известно. Дышать дышал, сердце билось, но слаб был критически. Никакая шкала загадочной Вирджинии Апгар к нему не применима была. Врачи руками разводили, кто-то предлагал уже младенца списать, но Сила в кабинете главврача так матерился, так бил кулачищами своими по столу, что врачи сказали «Попробуем, чего расшумелся… Как будет, так и будет…» Вот с этими доводами Сила согласился. Стал ждать и молиться. Сорок дней ждал, к стакану не прикасался, есть почти перестал, похудел так, что на него прохожие стали как не прокаженного смотреть. Ходит человек бородатый, глаза черные, щеки впалые, ссутулится весь, губы беззвучно двигаются – ну-ка, держись от него подальше люди добрые. Мало ли чего.
Через сорок дней душа младенца сказала: «Живи!». Выпустила в мир Божий, как снежинку по ветру. Сила своими ручищами огромными брал сына как хрустального, дыхание задерживал, когда на руках его качал. «Ванькой будет!» – сказал он жене. – Иван!» Каким-то шестым чувством назвал, а попал в точку. Потом ему рассказали, что с древнего языка это библейское имя и означает «Бог смилостивился». А ведь так и было! Будто раздумывал Создатель сорок дней, что делать с Ванькиной святой душой. Искал варианты, он ведь всё может, кого казнить, кого миловать. И вот поди же – смилостивился. Ванька из больницы выписался серьёзным младенцем, на мир смотрел осознанно, будто знал чего. Сила в первые дни разрывался, на сына насмотреться не мог. Трогал за ручку потихоньку, прятал ладошку младенческую в своем кулаке и сжимал тихонько: «Ваня, Ванечка, Ванюшка!». Маруху свою Сила еще крепче любить стал, это ж надо, вместе вымолили, вместе перед Богом стояли! И вот он – наследник. Наследовать было особо и нечего, но Сила хотел больше всего сыну свой дух передать, характер.
Характер у Ивана Силыча получился. Стойкий, уверенный и упрямый – весь в отца. Не золотом, так мощью своей, энергией бешеной победит, кого хочешь.
Стоя у окна, Иван Силыч, смотрел на наступающую зиму и вспоминал, как в этом году через сорок дней после Покрова второй снег пошел. А он тогда пошел гулять с Марусей. Слепили снеговика, как и положено, с ведром на голове, с морковкой вместо носа. Валялись в снегу, смеялись в голос. Маруська для него внучкой стала. Хотя и не по крови вовсе, а так – по соседству.
– Дядь Вань, у тебя внуки есть? – спрашивала она.
– А как же, – отвечал он. – Жизнь так устроена, Маруся, что у каждого пожилого человека есть внуки.
– А где они?
– За границей живут, Маруся. Но следующей зимой обязательно я тебя с ними познакомлю, – Иван Силыч внуков видел редко. Так уж сложилась его жизнь, но он не роптал. Жизнь, как он точно знал, штука непредсказуемая, сегодня одно, а завтра совсем другое. Хотя очень по детям, и внукам Иван Силыч скучал. Но вместе со своей Ларисой Филипповной делил эту скуку, словно тяжкую ношу. И жить становилось легче.
– Не расстраивайся, дядь Вань, скоро Новый год, потом Рождество, а в это время всегда чудеса случаются, – успокаивала его Маруська.
– А что такое чудеса? – спрашивал Иван Силыч.
– Это то, чего не ждешь, – отвечала мудрая Маруся. – Так получается, чтобы что-то случилось, чего очень сильно ждешь, надо перестать этого ждать. А потом – вуаля! – и чудо!
У Ивана Силыча было такое в жизни. Когда он в дальних странствиях своих уже не ждал ничего. Была ему судьба поскитаться, поскитаться в дальних краях – да и сгинуть.
От морской судьбы остался на плече якорь. Как печать, которую прошлая жизнь поставила, отметку, дескать, был, подтверждаю. Да еще седина в бороде началась, как пенные гребни на морских волнах. Вот с этими гребнями он и попал в переплет. Хозяева морских судов меняются быстрее ветров на море. Моряки не успевают на новый курс переходить. Но там хоть в машинном отделении не один, сбой дашь, моторист подскажет. А когда в жизни курс меняется, никто не поможет, сам, брат, выкарабкивайся, как можешь. А не получится, жди – пойдешь по ветру, без руля. Вышвырнула житейская волна Ивана Силыча на сушу. Без документов и без денег. Сунулся к портовым друзьям-товарищам, куда там! В карты пару раз сыграл, да и попал в кабалу. Расскажи, что на дворе двадцатый век – кто тебе поверит. Крепостное право сам себе заработал, сам его и тяни. Хотели было увезти Королька на загородном дворе работать, но его боксерскую сноровку никто не отменял. Несколько ударов и дружков из портовой банды откачивать пришлось, один так неудачно упал, что лицо в кусок мяса превратилось. По таким превращениям Иван Силыч был мастер, а вот превратить судьбу свою в жизнь праведную одним ударом не мог.
Начал бродяжничать в одиночку. Спал, где договорится. В основном на рынках в прибрежных городах. Весь день работает за еду и ночлег, денег хозяева торговых точек ему не давали. Да и на что ему деньги – едой взять разумнее. В магазин, обросший да оборванный не пойдешь, а хозяйка с лотка накормит и слава Богу. Если перепадет где копеечка, так он ее тут же в церковную кружку и положит. Самому милостыню просить было дико. Душа Ивана Силыча даже в большой нужде на паперть идти отказывалась. На нищий народ он тогда насмотрелся вволю. Нищий нищему рознь. Тех, кто как он работать просился, единицы были, по крайней мере, ему не попадались. Когда не удавалось о ночлеге договориться, Иван в стихийную ночлежку шел. Место за рынком, где старые прилавки свалены были, бродяги облюбовали. Посторонние здесь не появлялись, а из торгового хлама можно себе и избушку сложить. Иван Силыч так и сделал. Когда холодно стало, перебрался в теплотрассу. У ТЭЦ два люка открыты, там и зимой, и летом – парилка. В холодные ночи целыми собраниями бродяги собираются. Кто краюху хлеба утащит, кто помидорами гнилыми поделится. Настоящей коммуной жили.
У Ивана Силыча даже друг завёлся – Сёма Красный. Его назвали так, потому что всегда в красной рубахе ходил и пёс облезлый при нем. Сколько Сёме лет было никто не знал, про него говорили, что закончил пять институтов да и свихнулся. Иван городских сумасшедших с бабочками своими сравнивал. Для него они как будто новый образ – имаго – олицетворяли. Семен был не так уж и глуп. Иногда с ним и разговаривать приходилось. Он чаще всего Библию цитировал. А может и не Библию, Иван Силыч не очень разбирался в Ветхой истории. Но, видимо, так на Руси повелось с древних времен, что блаженные люди физически рядом с нами живут, а на самом деле дух их постоянно у Бога пребывает, вот и зовут их убогими. Семен временами реагировал на Ивана Силыча, а временами – сам с собой разговаривал. И все больше библейскими цитатами. «Веселое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости, – говорил Сёма и изображал Иванову худобу, – Потому ты и тощий как саранча, уныл потому что ты!».
